– Ох, девонька, грех это большой. – Евдокия испытующе смотрела на посетительницу. – Разве можно человеку смерти желать? Не простит Господь такие прегрешения.
– Евдокия Петровна, я ведь знаю, что Вы можете, – пряча глаза, шептала молодая девушка, – мне рассказывали.
– Кто рассказывал? – вскинулась Евдокия. – Кто об этом расскажет – сам жить не будет! Уж я – то постараюсь!
– Нет, нет! – испугалась припозднившаяся гостья. – Я не знаю, кто говорил, только слух такой идет.
– Слух – это ладно. – Успокоилась Евдокия. – Слух пусть идет. Острастка людям, и мне – уважение. Ладно, давай сюда фотографию, за все – про все возьму пятьдесят рублей!
– Пятьдесят?! – охнула девушка. – Это же больше моей стипендии!
– За меньшее и браться не буду! – Евдокия повысила голос. – Жизнь человеческая, по-твоему, не стоит таких денег? А нет – так иди, поищи кого другого. Но если хоть слово… – Ее глаза превратились в две угрожающие щелки.
– Я согласна, согласна! – торопливо закивала головой девушка. – Я никому, ничего…
– Вот и ладно, – губы Евдокии вновь расплылись в улыбке. – Давай фотографию соперницы, буду заклятье творить, а ты выйди пока, посиди на лавке за дверью.
Девушка вышла, присела на лавку, испуганно озираясь. За дверью слышался невнятный шепот Евдокии, переходящий в завывания. Ужас сковал тело девушки, хотелось бежать отсюда, забыть навсегда об этой затее. Но ненависть к сопернице, бывшей когда-то лучшей подружкой и отбившей у нее любимого парня, пересилила.
На лавку вскочила черная кошка, едва различимая в темноте. Она молча смотрела на девушку светящимися в сумерках глазами, словно пыталась разглядеть что-то в ее душе. Не разглядела. Так же молча спрыгнула с лавки и растворилась в темноте.
– Зайди, девонька! – послышался голос Евдокии. Девушка с трудом поднялась и открыв дверь, шагнула внутрь. Сердце ее бешено колотилось, а ноги вдруг стали ватными. – Присядь на табурет, – приказала Евдокия, видя ее состояние, – и слушай меня внимательно! Завтра пойдешь на кладбище, будто посетить могилку. Есть кого посетить? Так вот, фотографию эту прикопаешь в могильный холм. Зачахнет твоя соперница – заклятье мое твердое, все будет так, как я сказала! Деньги клади на стол и забудь, где ты сегодня была!
Девушка ушла. Евдокия проводила ее насмешливым взглядом, сгребла со стола красненькие «десятки», пересчитала и спрятала в потайной угол.
Жизнь ее вполне устраивала. Лет пять назад, в конце семидесятых, решив отсидеться, пока не забудутся ее не совсем законные делишки в городе, она вернулась в родное село. Здесь кто-то, (скорее всего сама Евдокия), пустил слух, что проблемы с законом у нее возникли из-за ее экстрасенсорных способностей. Кто-то вспомнил, что бабушка ее слыла «ведуньей», знаменитой в этих краях, мать умела лечить сельчан травами и заговорами. «По наследству передалось знание». – Шептались за ее спиной. Ей это – только на пользу.
Сначала забегали знакомые, подружки с просьбой раскинуть карты, погадать – «что было, что будет, чем сердце успокоится». Евдокия не отказывала, тасовала карты, пронзительно оглядывала посетителей, угадывая – что им необходимо сказать, чтобы слупить с них деньжат. Село большое, посетители были, потом стали приезжать из соседних сел, даже из города.
Дальше – больше. На ком-то она «разглядела» порчу, сняла ее за приличную сумму. А потом – пошли заказы на «сглаз», «проклятья» и прочую черную магию. Евдокия понимала, что до добра такая деятельность не доведет. Но как остановиться, если глупые люди сами несут деньги, насильно суют их в руки?
Она особо не заморачивалась с антуражем, просила фотографию жертвы, шептала над ними заклятья, записанные в толстую тетрадь, и наказывала – закопать фотографию на кладбище, в могильный холмик. На посетителей это действовало безотказно. Сбывалось проклятье или нет, но повязанные «черным делом» заказчики помалкивали и денег своих назад не требовали.
***
Егорыч, выйдя на пенсию, не захотел оставаться без дела. Зять, видя это, предложил ему пост сторожа на кладбище.
– Что там сторожить? – удивлялся Егорыч, – небось не безобразничает тамошний контингент?
– Не безобразничает. – Соглашался зять. – Но есть нехорошие случаи – то оградку унесут, памятник каменный повалили, опять же пацаны курят – сухую траву зажечь могут. А кладбище наше старинное, люди знаменитые там захоронены. Академик есть, два генерала, писатель опять-же.
– Ну раз академик, тогда – конечно. – Впечатлился Егорыч и переселился в сторожку на въезде на погост.
Службу свою нес исправно. Безобразия прекратились, пацаны обходили кладбище стороной – уж больно вредный дед там объявился. В один из дней заметил он близ свежего могильного холмика кошку, черного окраса. Не дичилась она людей, понятно, что была когда-то домашней. Была она там и на следующий день.
– С хозяйкой, видать, осталась. – Догадался Егорыч. На табличке он прочел годы жизни новопреставленной – долгие годы прожила бабушка. – Пойдем со мной, – позвал он кошку. – Покормлю, хоть. А захочешь – оставайся у меня, все лучше, чем здесь. И мне – не одному.
Кошка пошла за Егорычем. И осталась.
Как-то летним вечером пришла на погост женщина. «Мамину могилку проведать», – объяснила она. Егорыч ей не поверил, уж очень старательно та прятала бегающие глаза, да и время выбрала неудачное. Обычно посетители приходят с утра, считая посещение захоронений родственников главным делом дня. Но препятствовать Егорыч не стал – всякое может быть. Женщина прошла вглубь погоста, у одного из холмиков присела. Побыла недолго и не попрощавшись, торопливым шагом ушла.
Что-то недоброе почудилось Егорычу в поведении посетительницы. Выждав некоторое время, он прошел к тому холмику, у которого еще недавно была женщина. На надгробии – имя мужчины, что показалось еще более странным – зачем было обманывать? Кошка Ночка, повсюду следовавшая за ним, принялась разгребать лапкой горсть свеженасыпанной земли. Егорыч уже хотел поругать свою хвостатую спутницу, но заметил уголок фотографии, выглянувший наружу. Осторожно потянув, он достал из земли снимок мужчины, совсем еще свежий. Ясно, что именно за этим приходила сюда посетительница – прикопать фото.
Через недельку – другую, Ночка принесла в сторожку еще одно фото, на этот раз молоденькой девушки. Что за чертовщина? Потом еще и еще. Добытые Ночкой фотографии Егорыч складывал в ящик стола, сам не зная – зачем? Но оставлять там, где нашла их Ночка, ему казалось кощунством, тем более, что на одной из них он узнал своего односельчанина, пенсионера, всю жизнь прослужившего в милиции. Ныне он здравствовал и переселяться на кладбище не собирался.
Только через некоторое время узнал Егорыч у священника, служившего в местной церкви, для чего творят люди это непотребство и губят свои души несмываемым грехом.
– Вот оно как, Ночка, – возмущался Егорыч. – И не то страшно, что верят в эту чертовщину люди, а то, что готовы свести человека в могилу и свою душу загубить! Мне, как человеку неверящему в эти бредни, вроде, все равно должно быть. Но и меня оторопь берет – а вдруг, как правда? Ведь это сродни убийству! Раньше это душегубством называли – правильно называли, душегубство и есть! Ты уж, Ноченька, смотри внимательно вокруг, как ты умеешь их находить – тебе одной ведомо.
Не оставляй этого дела, чтоб ни одной фотографии живых людей не осталось тут прикопанными, а не сможешь сама достать – зови меня на помощь. Будем с тобой вдвоем с этой нечистью бороться. Глупость, конечно, это все, но… И кто же этим занимается, кто зло на земле сеет?
Ночка давно знала, откуда несут сюда «проклятые фотографии», но рассказать Егорычу не могла.
***
Дом Евдокии занялся огнем ночью. Соседи, первыми прибежавшие на помощь, оторопев, смотрели как катается по земле в отблесках дикого огня Евдокия. В белой ночной рубашке бьется хрипло воя, проклиная всех и вся! Вслед за пожарной машиной приехала и «скорая помощь». Евдокию едва сумели скрутить и увезли в местную психиатрическую лечебницу, где она и осталась, пугая больных и медперсонал яростными проклятьями. По какой причине случился пожар – так и не выяснили. Может быть, замкнула электропроводка, может хозяйка в припадке помешательства сама подпалила дом, а может и помог кто…
Дед Егорыч и Ночка долго еще несли свою службу. Вот только фотографий Ночка больше не находила, не было их после того пожара.
